At 12 years old I started bleeding with the moon
and beating up boys who dreamed of becoming astronauts.
I fought with my knuckles white as stars,
and left bruises the shape of Salem.
There are things we know by heart,
and things we don’t.
At 13 my friend Jen tried to teach me how to blow rings of smoke.
I’d watch the nicotine rising from her lips like halos,
but I could never make dying beautiful.
The sky didn’t fill with colors the night I convinced myself
veins are kite strings you can only cut free.
I suppose I love this life,
in spite of my clenched fist.
I open my palm and my lifelines look like branches from an Aspen tree,
and there are songbirds perched on the tips of my fingers,
and I wonder if Beethoven held his breath
the first time his fingers touched the keys
the same way a soldier holds his breath
the first time his finger clicks the trigger.
We all have different reasons for forgetting to breathe.
But my lungs remember
the day my mother took my hand and placed it on her belly
and told me the symphony beneath was my baby sister’s heartbeat.
And I knew life would tremble
like the first tear on a prison guard’s hardened cheek,
like a prayer on a dying man’s lips,
like a vet holding a full bottle of whisky like an empty gun in a war zone
just take me
just take me
Sometimes the scales themselves weigh far too much,
the heaviness of forever balancing blue sky with red blood.
We were all born on days when too many people died in terrible ways,
but you still have to call it a birthday.
You still have to fall for the prettiest girl on the playground at recess
and hope she knows you can hit a baseball
further than any boy in the whole third grade
And I’ve been running for home
through the windpipe of a man who sings
while his hands playing washboard with a spoon
on a street corner in New Orleans
where every boarded up window is still painted with the words
We’re Coming Back
like a promise to the ocean
that we will always keep moving towards the music,
the way Basquait slept in a cardboard box to be closer to the rain.
Beauty, catch me on your tongue.
Thunder, clap us open.
The pupils in our eyes were not born to hide beneath their desks.
Tonight lay us down to rest in the Arizona dessert,
then wake us washing the feet of pregnant women
who climbed across the border with their bellies aimed towards the sun.
I know a thousand things louder than a soldier’s gun.
I know the heartbeat of his mother.
Don’t cover your ears, Love.
Don’t cover your ears, Life.
There is a boy writing poems in Central Park
and as he writes he moves
and his bones become the bars of Mandela’s jail cell stretching apart,
and there are men playing chess in the December cold
who can’t tell if the breath rising from the board
is their opponents or their own,
and there’s a woman on the stairwell of the subway
swearing she can hear Niagara Falls from her rooftop in Brooklyn,
and I’m remembering how Niagara Falls is a city overrun
with strip malls and traffic and vendors
and one incredibly brave river that makes it all worth it.
Ya’ll, I know this world is far from perfect.
I am not the type to mistake a streetlight for the moon.
I know our wounds are deep as the Atlantic.
But every ocean has a shoreline
and every shoreline has a tide
that is constantly returning
to wake the songbirds in our hands,
to wake the music in our bones,
to place one fearless kiss on the mouth of that brave river
that has to run through the center of our hearts
to find its way home.
Перевод песни Birthday, for Jenn
В 12 лет я начал истекать кровью с Луны
и избивать парней, мечтавших стать астронавтами.
Я боролся с костяшками пальцев, белыми, как звезды,
и оставил синяки в форме Салема.
Есть вещи, которые мы знаем наизусть,
и вещи, которые мы не знаем.
В 13 лет мой друг Джен пытался научить меня, как дуть кольца дыма.
Я бы смотрел, как никотин поднимается с ее губ, как нимбы,
но я никогда не смог бы сделать смерть красивой.
Небо не наполнилось красками в ту ночь, когда я убедил себя,
что вены-это струны для кайта, которые можно только разрезать.
Думаю, я люблю эту жизнь,
несмотря на свой сжатый кулак.
Я открываю ладонь, и моя линия жизни похожа на ветви осины,
и на кончиках моих пальцев сидят певчие птицы,
и мне интересно, задержал ли Бетховен дыхание
в первый раз, когда его пальцы коснулись клавиш
так же, как солдат задерживает дыхание
в первый раз, когда его палец нажимает на курок.
У всех нас разные причины забыть дышать.
Но мои легкие помнят
тот день, когда мама взяла меня за руку, положила на живот
и сказала, что симфония внизу-это биение сердца моей младшей сестры.
И я знал, что жизнь будет дрожать,
как первая слеза на закаленной щеке тюремного охранника,
как молитва на губах умирающего,
как ветеринар, держащий полную бутылку виски, как пустой пистолет в зоне войны.
просто возьми меня,
просто возьми меня.
Иногда сами Весы весят слишком много,
тяжесть вечного равновесия голубого неба с красной кровью.
Мы все родились в те дни, когда слишком много людей погибло ужасным образом,
но ты все равно можешь назвать это днем рождения.
Ты все еще должен влюбиться в самую красивую девушку на детской площадке на перемене, и надеюсь, она знает, что ты можешь ударить по бейсболу дальше, чем любой парень во всем третьем классе, и я бежал домой по ветряной трубе человека, который поет, пока его руки играют в умывальник с ложкой на углу улицы в Новом Орлеане, где каждое заколоченное окно по-прежнему окрашено словами, которые мы возвращаемся, как обещание океану, что мы всегда будем двигаться к музыке, как будто Баскит спал в картонной коробке, чтобы быть ближе к дождю.
Красавица, Поймай меня на свой язык.
Гром, хлопни нас в ладоши.
Зрачки в наших глазах были рождены не для того, чтобы прятаться под столами.
Сегодня ночью уложи нас отдохнуть в Аризонский десерт,
а потом разбуди, мым ноги беременным,
которые перелезли через границу с животом, направленным к Солнцу.
Я знаю тысячу вещей громче солдатского ружья.
Я знаю биение сердца его матери.
Не закрывай уши, любимая.
Не закрывай уши, жизнь.
В Центральном парке есть мальчик, пишущий стихи, и когда он пишет, он двигается, и его кости становятся решетками тюремной камеры Манделы, растянувшейся на части, и есть мужчины, играющие в шахматы в декабрьском холоде, которые не могут понять, их противники или их собственные, и есть женщина на лестнице метро, клянущаяся, что она может услышать Ниагарский водопад с крыши в Бруклине, и я помню, как Ниагарский водопад-это город, переполненный Стрип-моллами и трафиком и продавцами, и одна невероятно храбрая река, которая делает все это стоящим того.
Да, я знаю, этот мир далек от совершенства.
Я не из тех, кто принимает уличный свет за Луну.
Я знаю, наши раны глубоки, как Атлантика.
Но каждый океан имеет береговую
линию, и каждая береговая линия имеет прилив,
который постоянно возвращается,
чтобы разбудить певчих птиц в наших руках,
чтобы разбудить музыку в наших костях,
чтобы поместить один бесстрашный поцелуй в устье этой храброй реки,
которая должна бежать через центр наших сердец,
чтобы найти путь домой.
TanyaRADA пишет:
- спасибо! От Души!!! ( Улыбаюсь...)все так!!!Liza пишет:
Любимая песня моей мамы