Романс | 1996

Холодное и круглое, как слово «далеко»,
Сорвется с ветки яблоко и стукнется легко,
Как лодка деревянная в причал сырой ночи,
А сердце окаянное смолчит.
Но вы к окошку подойдете, и окажется,
Совсем не яблоко катилось по траве,
Что в этот раз все наяву и вам не кажется
Все то, что вы давно придумали себе.
Единственный в галактике желанный поздний гость.
Стоит в саду под яблоней и плащ его, и трость.
И снова повторяется тот спор, случайный спор,
О чем — не помню до сих пор.
Но все казалось вам и скучным, и медлительным,
И вы сбежали мимо мглы осенних вод.
Ах, как свободны были вы и восхитительны!
И очень жаль, что это знали. Ну и вот…
На лед со стуком падают, унылы и робки,
Листки, как опустевшие от спичек коробки,
Как бабочки засохшие, бессильные уже
Придать восторженность душе.
И вы к окошку подойдете, и окажется,
Что это яблоко катилось по траве.
А вам покажется, в который раз покажется
Все то, что вы давно придумали себе.

Холодное и круглое, как слово «далеко»,
Сорвется с ветки яблоко и стукнется легко,
Как лодка деревянная в причал сырой ночи,
А сердце окаянное смолчит.
Но вы к окошку подойдете, и окажется,
Совсем не яблоко катилось по траве,
Что в этот раз все наяву и вам не кажется
Все то, что вы давно придумали себе.
Единственный в галактике желанный поздний гость.
Стоит в саду под яблоней и плащ его, и трость.
И снова повторяется тот спор, случайный спор,
О чем — не помню до сих пор.
Но все казалось вам и скучным, и медлительным,
И вы сбежали мимо мглы осенних вод.
Ах, как свободны были вы и восхитительны!
И очень жаль, что это знали. Ну и вот…
На лед со стуком падают, унылы и робки,
Листки, как опустевшие от спичек коробки,
Как бабочки засохшие, бессильные уже
Придать восторженность душе.
И вы к окошку подойдете, и окажется,
Что это яблоко катилось по траве.
А вам покажется, в который раз покажется
Все то, что вы давно придумали себе.