Одиночество | 1995

В муках извивается струна,
Корчится в звенящей тишине…
Ах, как выпить хочется до дна
За тебя, возлюбленная, мне.
Только вот, в гранёный мой стакан,
К сожаленью, нечего налить.
Я давно не видел старика —
Года два — с тех пор, как бросил пить.
Рано, вещун, я, послушав тебя, завязал,
Рано забыл об одном: двум смертям не бывать,
Рано я вставил себе голубые глаза —
Карие больше идут мне, не буду скрывать.
Два часа, как умер телефон,
До утра его не воскресить.
Мне б строку не спутать со строфой —
Сохрани, Господь, и Боже, упаси!
Не угадать бы того, что умом не понять,
И не подсмотреть бы того, что сокрыто в ночи,
И не услышать бы стона, что не для меня
Бьётся в горячей подушке у ясной свечи.
Заходи, старик, я вновь один,
Как всегда, со всеми — и ни с кем.
И хоть сердце вроде бы в груди —
Кожу рвёт мне вена на виске.
Рано, послушав тебя, я, вещун, завязал, —
Но не страшны мне на стенах теперь зеркала.
Время пришло, старичок, отвечать за базар,
А без полбанки никак — вот такие дела!

В муках извивается струна,
Корчится в звенящей тишине…
Ах, как выпить хочется до дна
За тебя, возлюбленная, мне.
Только вот, в гранёный мой стакан,
К сожаленью, нечего налить.
Я давно не видел старика —
Года два — с тех пор, как бросил пить.
Рано, вещун, я, послушав тебя, завязал,
Рано забыл об одном: двум смертям не бывать,
Рано я вставил себе голубые глаза —
Карие больше идут мне, не буду скрывать.
Два часа, как умер телефон,
До утра его не воскресить.
Мне б строку не спутать со строфой —
Сохрани, Господь, и Боже, упаси!
Не угадать бы того, что умом не понять,
И не подсмотреть бы того, что сокрыто в ночи,
И не услышать бы стона, что не для меня
Бьётся в горячей подушке у ясной свечи.
Заходи, старик, я вновь один,
Как всегда, со всеми — и ни с кем.
И хоть сердце вроде бы в груди —
Кожу рвёт мне вена на виске.
Рано, послушав тебя, я, вещун, завязал, —
Но не страшны мне на стенах теперь зеркала.
Время пришло, старичок, отвечать за базар,
А без полбанки никак — вот такие дела!