Саша и бабочка | 1994

Ты светилась на сладостном подиуме
И лаская хрустальный бокал,
Ты сказала: Какой ты уродливый,
Ты смеялась ужимкам зеркал.
И безумною бархатной бабочкой,
Ты качалась на кольцах гардин.
Я боялся и ветра и лампочки,
Я боялся остяться один.
Я щелкунчик безропотной нежности,
Расщепляя твой юный орех,
Я почти что достиг бесконечности,
Расточая Божественный смех.
И неважно, чем все это кончится,
Кто придет за тобой и за мной.
Я совсем не терплю одиночества,
Мне все сходно лишь только в иной.
И потом с беспредельною ясностью,
Оказавшись в глубоких мирах,
Буду помнить, что ты без опасности,
В табакерке лелея твой прах.
В лунном свете злоченын ноженьки
Расплескали волшебный покой.
Ты шепнешь мне тихонько: Ты — Боженька,
Хоть совсем некрасивый такой.

Ты светилась на сладостном подиуме
И лаская хрустальный бокал,
Ты сказала: Какой ты уродливый,
Ты смеялась ужимкам зеркал.
И безумною бархатной бабочкой,
Ты качалась на кольцах гардин.
Я боялся и ветра и лампочки,
Я боялся остяться один.
Я щелкунчик безропотной нежности,
Расщепляя твой юный орех,
Я почти что достиг бесконечности,
Расточая Божественный смех.
И неважно, чем все это кончится,
Кто придет за тобой и за мной.
Я совсем не терплю одиночества,
Мне все сходно лишь только в иной.
И потом с беспредельною ясностью,
Оказавшись в глубоких мирах,
Буду помнить, что ты без опасности,
В табакерке лелея твой прах.
В лунном свете злоченын ноженьки
Расплескали волшебный покой.
Ты шепнешь мне тихонько: Ты — Боженька,
Хоть совсем некрасивый такой.