У дверей заведения — народа скопление, топтание и пар.
Но народа скопление не имеет значения — за дверями швейцар.
Неприступен и важен, стоит он на страже боевым кораблем.
Ничего он не знает и меня пропускает лишь в погоне за длинным рублем.
И в его поведении говорит снисхождение.
А я сегодня один, я человек-невидимка, я сажусь в уголок.
И сижу словно в ложе, и очень похоже, что сейчас будет третий звонок.
И мое отчуждение назовем наблюдением.
Вот у стойки ребята, их лица помяты, в глазах глубина.
Без сомненья ребятки испытали в достатке веселящее действо вина.
И их поведение назовем — опьянением.
Вот за столиком дама, на даме панама, под ней томный взгляд,
Но панама упряма и клюет на панаму уже двадцать восьмой кандидат.
И ее состояние назовем ожиданием.
Вот товарищ с Востока танцует жестоко, ему пара нужна.
Только пары не видно, и танцору обидно, и уводит его старшина
В милицейском движении сквозит раздражение.
А я все верю, что где-то божьей искрою света зайдется костер,
Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер.
Только крашеный свет, только дым сигарет у дверей в туалет. Меня нет.
Я за тысячу лет, я давно дал обет — никогда не являться в такой ситуации.
Кафе «Лира» | 2000
Исполнитель: Машина времениПеревод песни
У дверей заведения — народа скопление, топтание и пар.
Но народа скопление не имеет значения — за дверями швейцар.
Неприступен и важен, стоит он на страже боевым кораблем.
Ничего он не знает и меня пропускает лишь в погоне за длинным рублем.
И в его поведении говорит снисхождение.
А я сегодня один, я человек-невидимка, я сажусь в уголок.
И сижу словно в ложе, и очень похоже, что сейчас будет третий звонок.
И мое отчуждение назовем наблюдением.
Вот у стойки ребята, их лица помяты, в глазах глубина.
Без сомненья ребятки испытали в достатке веселящее действо вина.
И их поведение назовем — опьянением.
Вот за столиком дама, на даме панама, под ней томный взгляд,
Но панама упряма и клюет на панаму уже двадцать восьмой кандидат.
И ее состояние назовем ожиданием.
Вот товарищ с Востока танцует жестоко, ему пара нужна.
Только пары не видно, и танцору обидно, и уводит его старшина
В милицейском движении сквозит раздражение.
А я все верю, что где-то божьей искрою света зайдется костер,
Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер.
Только крашеный свет, только дым сигарет у дверей в туалет. Меня нет.
Я за тысячу лет, я давно дал обет — никогда не являться в такой ситуации.
Но народа скопление не имеет значения — за дверями швейцар.
Неприступен и важен, стоит он на страже боевым кораблем.
Ничего он не знает и меня пропускает лишь в погоне за длинным рублем.
И в его поведении говорит снисхождение.
А я сегодня один, я человек-невидимка, я сажусь в уголок.
И сижу словно в ложе, и очень похоже, что сейчас будет третий звонок.
И мое отчуждение назовем наблюдением.
Вот у стойки ребята, их лица помяты, в глазах глубина.
Без сомненья ребятки испытали в достатке веселящее действо вина.
И их поведение назовем — опьянением.
Вот за столиком дама, на даме панама, под ней томный взгляд,
Но панама упряма и клюет на панаму уже двадцать восьмой кандидат.
И ее состояние назовем ожиданием.
Вот товарищ с Востока танцует жестоко, ему пара нужна.
Только пары не видно, и танцору обидно, и уводит его старшина
В милицейском движении сквозит раздражение.
А я все верю, что где-то божьей искрою света зайдется костер,
Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер.
Только крашеный свет, только дым сигарет у дверей в туалет. Меня нет.
Я за тысячу лет, я давно дал обет — никогда не являться в такой ситуации.