Spawned wanton like blight on an auspicious night
Her eyes betrayed spells of the moon’s eerie light
A disquieting gaze forever ghosting far seas
Bled white and dead, her true mother was fed
To the ravenous wolves that the elements led
From crag-jagged mountains that seemingly grew in unease
Through the maw of the woods, a black carriage was drawn
Flanked by barbed lightning that hissed of the storm
(Gilded in crests of Carpathian breed)
Bringing slaves to the sodomite for the new-born
On that eve when the Countess' own came deformed
(A tragedy crept to the name Bathory)
Elizabeth christened, no paler a rose
Grew so dark as this sylph
None more cold in repose
Yet her beauty spun webs
Round hearts a glance would betroth
She feared the light
So when She fell like a sinner to vice
Under austere, puritanical rule
She sacrificed
Mandragora like virgins to rats in the wall
But after whipangels licked prisoners, thralled
Never were her dreams so maniacally cruel
(And possessed of such delights)
For ravens winged Her nightly flights
Of erotica
Half spurned from the pulpit
Torments to occur
Half learnt from the cabal of demons
In her
Her walk went to voodoo
To see her own shadow adored
At mass without flaw
Though inwards she abhored
Not her coven of suitors
But the stare of their Lord
I must avert mine eyes to hymns
For his gaze brings dogmas to my skin
He knows that I dreamt of carnal rites
With him undead for three long nights
Elizabeth listened
No sermons intoned
Dragged such guilt to her door
Tombed her soul with such stone
For she swore the priest sighed
When she knelt down to atone…
She feared the light
So when she fell
Like a sinner to vice
Under austere, puritanical rule
She sacrificed
Her decorum as chaste
To this wolf of the cloth
Pouncing to haunt
Her confessional box
Forgiveness would come
When her sins were washed off
By rebaptism in white…
The looking glass cast Belladonna wreaths
'Pon the grave of her innocence
Her hidden face spat murder
From a whisper to a scream
All sleep seemed cursed
In Faustian verse
But there in orgiastic Hell
No horrors were worse
Than the mirrored revelation
That she kissed the Devil’s phallus
By her own decree…
So with windows flung wide to the menstrual sky
Solstice Eve she fled the castle in secret
A daughter of the storm, astride her favourite nightmare
On winds without prayer
Stigmata still wept between her legs
A cold bloodedness which impressed new hatreds
She sought the soceress
Through the snow and dank woods to the sodomite’s lair
Nine twisted fates threw hewn bone die
For the throat of Elizabeth
Damnation won and urged the moon
In soliloquy to gleam
Twixt the trees in shafts
To ghost a path
Past the howl of buggered nymphs
In the sodomite’s grasp
To the forest’s vulva
Where the witch scholared her
In even darker themes
Amongst philtres and melissas
Midst the grease of strangled men
And eldritch truths, elder ill-omen
Elizabeth came to life again
And under lacerations of dawn she returned
Like a flame unto a deathshead
With a promise to burn
Secrets brooded as she rode
Through the mist and marsh to where they showed
Her castle walls wherein the restless
Counted carrion crows
She awoke from a fable to mourning
Church bells wringing her madly from sleep
Tolled by a priest, self castrated and hung
Like a crimson bat 'neath the belfry
The biblical prattled their mantras
Hexes six-tripled their fees
But Elizabeth laughed, thirteen Autumns had passed
And she was a widow from God and his wrath finally…
Thirteen Autumns and a Widow | 2007
Исполнитель: Cradle Of FilthПеревод песни
Порожденный беспричинным, словно свет, в благоприятную ночь
Ее глаза предали чары лунного жуткого света.
Тревожный взгляд навечно окутывает далекие моря.
Истекая кровью белых и мертвых, ее истинная мать была накормлена
Голодными волками, которых стихии вели
Из скалистых гор, что, казалось, росло в смятении.
Сквозь лесную пасть была нарисована черная карета,
Окруженная колючей молнией, шипящей от бури (
позолоченная в гребнях карпатской породы).
Приведение рабов к содомитам ради новорожденного.
В ту ночь, когда графиня пришла изуродованной (
трагедия подкралась к имени Батори).
Елизавета крестилась, не бледнее, роза
Стала такой темной, как этот Сильф,
И больше не замерзла в покое.
И все же ее красота кружила паутины
Вокруг сердец, взгляд был бы обручен.
Она боялась света,
Поэтому, когда она пала, как грешница пороку,
Под суровым, пуританским правлением,
Она пожертвовала собой.
Мандрагора, как девственницы крысам в стене,
Но после того, как випангели облизывали узников, в восторге
Никогда не были ее мечты, такие маниакально жестокие (
и одержимые такими прелестями).
Для воронов, крылатых ее ночными полетами
Эротики,
Наполовину отвергнутых с амвона,
Мучения случаются
Наполовину, выученные из кабалы демонов
В
Ее походке, она отправилась в вуду,
Чтобы увидеть свою собственную тень, обожаемую
На мессе без изъяна.
Хотя внутри она ненавидела
Не свой завет женихов,
А взгляд их Господа.
Я должен отвратить свои глаза от гимнов,
Потому что его взгляд приносит мне догмы.
Он знает, что я мечтал о плотских обрядах
С его нежитью в течение трех долгих ночей.
Елизавета не слушала
Никаких проповедей, интонировала,
Притягивала к себе такое чувство вины,
Томила ее душу таким камнем.
Она поклялась, что священник вздохнул,
Когда опустилась на колени, чтобы искупить вину...
Она боялась света,
Поэтому, когда она пала,
Как грешница пороку,
Под суровым, пуританским правлением,
Она пожертвовала собой.
Ее благопристойность, как целомудренная
Волчица,
Набрасывается на нее, чтобы преследовать
Ее исповедальную шкатулку.
Прощение придет,
Когда ее грехи будут смыты
Ребаптизмом в Белом...
В Зазеркалье брошена Белладонна,
венки в могиле ее невинности.
Ее скрытое лицо плевалось убийством.
От шепота до крика
Весь сон казался проклятым
В Фустианском стихе,
Но там, в оргиастическом аду.
Нет ужасов хуже,
Чем зеркальное откровение
О том, что она поцеловала дьявола
Своим собственным указом...
Так что с широко распахнутыми окнами в менструальное небо
Накануне солнцестояния она скрылась из замка в тайне,
Дочь бури, верхом на своем любимом Кошмаре,
На ветрах без молитвы.
Стигмата все еще плакала между ее ног.
Холодная кровожадность, которая поразила новую ненависть.
Она искала сокершу
Сквозь снег и затонувшие леса к логову содомита.
Девять скрученных судеб бросили высеченную кость, умереть
За горло Елизаветы.
Проклятие победило и побудило Луну
В солилакии блистать,
Скрутив деревья в стволах,
Чтобы призрачно пройти путь
Мимо воя измученных нимф
В объятиях содомита
В лесную вульву,
Где ведьма схолотила ее
В еще более темных темах
Среди филтров и мелиссов,
Среди жиров душитых людей
И правды Элдрича, старшая дурная
Елизавета ожила снова.
И под слезами рассвета она вернулась,
Как пламя, к мертвецу
С обетованием сгореть.
Тайны раздавались, когда она ехала
Сквозь туман и болото туда, где они показывали
Ее стены замка, где беспокойные
Подсчитывали ворон.
Она проснулась от басни, чтобы оплакивать
Церковные колокола, безумно выжимая ее из сна,
Набранного священником, сам себя кастрировал и повесил.
Подобно алой летучей мыши, не видевшей колокольни,
Библейские притягивали их
Мантры, шестикратно умножали их гонорары,
Но Елизавета смеялась, прошло тринадцать осенних
Дней, и она была вдовой от Бога и его гнева, наконец...
Ее глаза предали чары лунного жуткого света.
Тревожный взгляд навечно окутывает далекие моря.
Истекая кровью белых и мертвых, ее истинная мать была накормлена
Голодными волками, которых стихии вели
Из скалистых гор, что, казалось, росло в смятении.
Сквозь лесную пасть была нарисована черная карета,
Окруженная колючей молнией, шипящей от бури (
позолоченная в гребнях карпатской породы).
Приведение рабов к содомитам ради новорожденного.
В ту ночь, когда графиня пришла изуродованной (
трагедия подкралась к имени Батори).
Елизавета крестилась, не бледнее, роза
Стала такой темной, как этот Сильф,
И больше не замерзла в покое.
И все же ее красота кружила паутины
Вокруг сердец, взгляд был бы обручен.
Она боялась света,
Поэтому, когда она пала, как грешница пороку,
Под суровым, пуританским правлением,
Она пожертвовала собой.
Мандрагора, как девственницы крысам в стене,
Но после того, как випангели облизывали узников, в восторге
Никогда не были ее мечты, такие маниакально жестокие (
и одержимые такими прелестями).
Для воронов, крылатых ее ночными полетами
Эротики,
Наполовину отвергнутых с амвона,
Мучения случаются
Наполовину, выученные из кабалы демонов
В
Ее походке, она отправилась в вуду,
Чтобы увидеть свою собственную тень, обожаемую
На мессе без изъяна.
Хотя внутри она ненавидела
Не свой завет женихов,
А взгляд их Господа.
Я должен отвратить свои глаза от гимнов,
Потому что его взгляд приносит мне догмы.
Он знает, что я мечтал о плотских обрядах
С его нежитью в течение трех долгих ночей.
Елизавета не слушала
Никаких проповедей, интонировала,
Притягивала к себе такое чувство вины,
Томила ее душу таким камнем.
Она поклялась, что священник вздохнул,
Когда опустилась на колени, чтобы искупить вину...
Она боялась света,
Поэтому, когда она пала,
Как грешница пороку,
Под суровым, пуританским правлением,
Она пожертвовала собой.
Ее благопристойность, как целомудренная
Волчица,
Набрасывается на нее, чтобы преследовать
Ее исповедальную шкатулку.
Прощение придет,
Когда ее грехи будут смыты
Ребаптизмом в Белом...
В Зазеркалье брошена Белладонна,
венки в могиле ее невинности.
Ее скрытое лицо плевалось убийством.
От шепота до крика
Весь сон казался проклятым
В Фустианском стихе,
Но там, в оргиастическом аду.
Нет ужасов хуже,
Чем зеркальное откровение
О том, что она поцеловала дьявола
Своим собственным указом...
Так что с широко распахнутыми окнами в менструальное небо
Накануне солнцестояния она скрылась из замка в тайне,
Дочь бури, верхом на своем любимом Кошмаре,
На ветрах без молитвы.
Стигмата все еще плакала между ее ног.
Холодная кровожадность, которая поразила новую ненависть.
Она искала сокершу
Сквозь снег и затонувшие леса к логову содомита.
Девять скрученных судеб бросили высеченную кость, умереть
За горло Елизаветы.
Проклятие победило и побудило Луну
В солилакии блистать,
Скрутив деревья в стволах,
Чтобы призрачно пройти путь
Мимо воя измученных нимф
В объятиях содомита
В лесную вульву,
Где ведьма схолотила ее
В еще более темных темах
Среди филтров и мелиссов,
Среди жиров душитых людей
И правды Элдрича, старшая дурная
Елизавета ожила снова.
И под слезами рассвета она вернулась,
Как пламя, к мертвецу
С обетованием сгореть.
Тайны раздавались, когда она ехала
Сквозь туман и болото туда, где они показывали
Ее стены замка, где беспокойные
Подсчитывали ворон.
Она проснулась от басни, чтобы оплакивать
Церковные колокола, безумно выжимая ее из сна,
Набранного священником, сам себя кастрировал и повесил.
Подобно алой летучей мыши, не видевшей колокольни,
Библейские притягивали их
Мантры, шестикратно умножали их гонорары,
Но Елизавета смеялась, прошло тринадцать осенних
Дней, и она была вдовой от Бога и его гнева, наконец...