Любовь | 2012

Она зубной подобна боли,
И беспощадна, как клинок,
Она меня лишает воли
И, как смерч, сбивает с ног.
Она мне сердце рвет на части,
Подобно злобному врагу.
И выносить ее всевластье
Я больше не могу.
Монах бродячий мне поведал,
Заслышав про мою беду,
Что жид-аптекарь близ Толедо,
Чернокнижник и колдун.
Настойкой мака и цикуты
Заставив мозг в дремоту впасть,
Из сердца может за минуту
Щипцами вырвать страсть.
И день и ночь по диким тропам,
Свою беспомощность кляня,
Я буду бешенным галопом
До Толедо гнать коня.
И в обветшалую хибару
Ворвусь и крикну на бегу:
«Готовь щипцы, мошенник старый,
Я больше не могу.
Но прежде чем тревожить раны
Души моей полупустой
Ты знай, старик, я пить не стану
Твой спасительный настой.
Рви по живому, дергай разом,
И мне забыться не позволь.
Чтоб жить остаться, я обязан
Запомнить эту боль.».

Она зубной подобна боли,
И беспощадна, как клинок,
Она меня лишает воли
И, как смерч, сбивает с ног.
Она мне сердце рвет на части,
Подобно злобному врагу.
И выносить ее всевластье
Я больше не могу.
Монах бродячий мне поведал,
Заслышав про мою беду,
Что жид-аптекарь близ Толедо,
Чернокнижник и колдун.
Настойкой мака и цикуты
Заставив мозг в дремоту впасть,
Из сердца может за минуту
Щипцами вырвать страсть.
И день и ночь по диким тропам,
Свою беспомощность кляня,
Я буду бешенным галопом
До Толедо гнать коня.
И в обветшалую хибару
Ворвусь и крикну на бегу:
«Готовь щипцы, мошенник старый,
Я больше не могу.
Но прежде чем тревожить раны
Души моей полупустой
Ты знай, старик, я пить не стану
Твой спасительный настой.
Рви по живому, дергай разом,
И мне забыться не позволь.
Чтоб жить остаться, я обязан
Запомнить эту боль.».