Когда я ни с чем останусь — пригласите палача.
Слово — лозунг, либо лакмус — всяко лучше промолчать.
До невиданного массам рой стремящихся назад.
Невесёлые гримасы, не смешные голоса.
И гладит нестройным басом неживая полоса.
Сдать родителей в аренду, по гарантии — жену.
Пир с чумой, пусть даже лента. Если нравится — жируй!
Впрямь стара моя планета, но боюсь не доживу
До момента остановки, хоть чего, пусть даже Лун.
Никогда замечен не был, неказист и невесом.
Наблюдаю в окнах небо, что сгибает горизонт,
А я (они) обычный, ломтик хлеба, да и тот не первый сорт.
Вперемешку мёд с дерьмом, разрисованный перрон
И незримый, злобный демон мажет грязью и пером,
Чьё-то тело — чистый лист
Осыпает свежим пеплом каждый холм и обелиск.
Говорят, лечится надо тем, кто двойственен собой.
Жизнь в формате променада к месту, где стихает боль.
Боль! Боль! Боль! Боль!
На булавке, как букашка презабавный экспонат.
Ждёт в наглаженной рубашке на крахмальных полах.
Где на смятых койках люди чертят карты без Бермуд.
Страх смотрящего подспуден, коли спрячутся — вернут.
Впрочем, он совсем не Ротшильд, были б мысль и еда.
Жизнь — повтор, лицо попроще. 38, ну пусть так!
булавка | 2019
Исполнитель: Дима БамбергПеревод песни
Когда я ни с чем останусь — пригласите палача.
Слово — лозунг, либо лакмус — всяко лучше промолчать.
До невиданного массам рой стремящихся назад.
Невесёлые гримасы, не смешные голоса.
И гладит нестройным басом неживая полоса.
Сдать родителей в аренду, по гарантии — жену.
Пир с чумой, пусть даже лента. Если нравится — жируй!
Впрямь стара моя планета, но боюсь не доживу
До момента остановки, хоть чего, пусть даже Лун.
Никогда замечен не был, неказист и невесом.
Наблюдаю в окнах небо, что сгибает горизонт,
А я (они) обычный, ломтик хлеба, да и тот не первый сорт.
Вперемешку мёд с дерьмом, разрисованный перрон
И незримый, злобный демон мажет грязью и пером,
Чьё-то тело — чистый лист
Осыпает свежим пеплом каждый холм и обелиск.
Говорят, лечится надо тем, кто двойственен собой.
Жизнь в формате променада к месту, где стихает боль.
Боль! Боль! Боль! Боль!
На булавке, как букашка презабавный экспонат.
Ждёт в наглаженной рубашке на крахмальных полах.
Где на смятых койках люди чертят карты без Бермуд.
Страх смотрящего подспуден, коли спрячутся — вернут.
Впрочем, он совсем не Ротшильд, были б мысль и еда.
Жизнь — повтор, лицо попроще. 38, ну пусть так!
Слово — лозунг, либо лакмус — всяко лучше промолчать.
До невиданного массам рой стремящихся назад.
Невесёлые гримасы, не смешные голоса.
И гладит нестройным басом неживая полоса.
Сдать родителей в аренду, по гарантии — жену.
Пир с чумой, пусть даже лента. Если нравится — жируй!
Впрямь стара моя планета, но боюсь не доживу
До момента остановки, хоть чего, пусть даже Лун.
Никогда замечен не был, неказист и невесом.
Наблюдаю в окнах небо, что сгибает горизонт,
А я (они) обычный, ломтик хлеба, да и тот не первый сорт.
Вперемешку мёд с дерьмом, разрисованный перрон
И незримый, злобный демон мажет грязью и пером,
Чьё-то тело — чистый лист
Осыпает свежим пеплом каждый холм и обелиск.
Говорят, лечится надо тем, кто двойственен собой.
Жизнь в формате променада к месту, где стихает боль.
Боль! Боль! Боль! Боль!
На булавке, как букашка презабавный экспонат.
Ждёт в наглаженной рубашке на крахмальных полах.
Где на смятых койках люди чертят карты без Бермуд.
Страх смотрящего подспуден, коли спрячутся — вернут.
Впрочем, он совсем не Ротшильд, были б мысль и еда.
Жизнь — повтор, лицо попроще. 38, ну пусть так!